"Я быть всегда самим собой старался, каков я есть: а впрочем, вот мой паспорт!"
Находясь в здравом уме и трезвой памяти, официально заявляю: я отдаю себе отчет, что в прошлый раз впечатление от спектакля мне угадил наипозорнейший тенор всех времен и народов, карьера которого, надеюсь, за 7 лет успела пойти к бесславному концу; я признаю, что это вовсе не означает, что весь спектакль был так уж плох, и даже допускаю, что не отказалась бы от того же баритона, даром что он был волосатый. Я обязуюсь приложить все усилия к тому, чтобы смотреть спектакль свежим взглядом, а не с позиции "а вот в прошлый раз...". Уф! Вечером пойду в "Новую оперу": угадайте на что?..
"Я быть всегда самим собой старался, каков я есть: а впрочем, вот мой паспорт!"
Оригинальный английский тект: "I was five and you were six/ We rode horses made of sticks..." ("Мне было 5, а тебе 6, мы катались верхом на палочках..."
Французский перевод: "Nous avions dix ans à peine/ Tous nos jeux étaient les mêmes /Aux gendarmes et aux voleurs..." ("нам было от силы 10 лет и мы играли в одну и ту же игру - в жандармов и воров..."
@музыка:
Вообще-то, мне нельзя слушать эту песню...
@настроение:
... но плакать я вроде не собираюсь))))
Король Филипп – вовсе не безобидный старикашка, которому под старость бес уж слишком основательно засел в ребро. Он страшный человек: он отдал на растерзание глубоко симпатичного ему человека в обмен на право убить собственного сына…
Принцесса Эболи: в тисках между королем и инфантом – оба любят не ее, но королеву – «проклятая красота» и… меня все-таки не покидает мысль, что вполне логично, если бы ее что-то связывало с маркизом ди Поза…
Родриго… Пожалуй, наиболее интересный персонаж – и все-таки его нельзя рассматривать отдельно от Карлоса. Тем более что оперное либретто и вовсе оставляет грандиозную лакуну между Родриго, арестовавшим Карлоса, и Родриго, пришедшим к нему в тюрьму: где-то между этим Родриго осознанно выбирает за Карлоса умереть… Из беззаветной любви? - возможно, будь он только сентименталистским наперсником. Но Родриго – образ вполне самостоятельный, раскрывающийся во взаимодействии не только с Карлосом, но и с королем и принцессой Эболи: несгибаемо гордый испанский гранд, талантливый полководец, отчаянный интриган, галантный кавалер, исполненный холодной решимости политик и в конечном счете неистовый идеалист. Он не то (как во французском оригинале) всецело поглощен делом спасения Фландрии, и знать не желает всех этих запутанных любовных дрязг, пока не понимает, что они все же будут стоить его другу жизни. Не то (по итальянской версии) ему просто больше всех надо: избавить от гнета далекую провинцию, устроить личную жизнь Карлоса, реформировать взгляды короля на управление государством: всегда быть в центре событий, даже если этот центр отмечен пулей… Не то он и правда верит, что Карлос – потенциальный спаситель Фландрии. Но тогда другим должен быть Карлос, который, кажется, во всех без исключения постановках киснет на глазах, как английский чай. А Карлос просто не может быть сентиментальным героем с ахами, вздохами и обмороками - для таких любовь и смерть не ходят рука об руку. Карлоса, напротив, обуревают страсти, не находящие себе выхода. К нему замечательно подходит то, что говорил Белинский о совсем другом дон-Карлосе: «Этот человек тоже истый испанец, <…> только другим образом. Он мрачен и в молодости, мрачен наедине с прекрасною женщиной, которая сказала ему, что она его любит; к старости же из него был бы готов отличный инквизитор, который с полным убеждением и спокойною совестью жег бы еретиков и с особенным наслаждением бичевал бы самого себя...». Карлос – фанатик куда больший, чем Родриго: у него все на всю жизнь – и любовь, и клятва, и долг. Если он когда-нибудь выберется из гробницы своего великого деда, у его все же не будет другой любви, кроме безнадежной испепеляющей страсти к Елизавете, и другого дела, кроме того, за которое отдал жизнь Родриго. Так что действие обрывается как раз вовремя: не важно, спасется Карлос или нет – его судьба уже состоялась…
@музыка:
Verdi " Dio, che nell'alma infondere" ("Don Carlo", Carlo/Rodrigo, act II)
"Я быть всегда самим собой старался, каков я есть: а впрочем, вот мой паспорт!"
Э-хе-хе...Радует одно: 80 позиций библиографии не должны стать для меня проблемой. Я только по Немировичу уже перелопатила порядка 40 - без какой-либо практической пользы (что, напротив, совсем не радует). Вся надежда на (ужас!!!) архив театра, да еще на то, что абонемент РГБИ все-таки откроется и выдаст мне 2 толстых тома о работе с актером: потому как переписывать все это от руки мне хочется еще меньше, чем платить за копию - не говоря уж о том, что, учитывая чудное качество переплетов, никто не даст мне пихать их хоть в ксерокс за 5 рублей страница, хоть в сканер за 25...
Ну да ладно, не будем о грустном.
ор. 28 (№6), 1875г.my.mail.ru/mail/filinte/audio (только умоляю, не нужно пытаться туда писать - ящик недействующий) : меня впечатлиловот теперь я понимаю, за что Чайковский так ненавидел Евгения Онегина, заставившего Татьяну черт знает сколько ждать ответа ее письмо: раз сам он 4 минуты не мог подождать спокойно...
Когда знаешь об авторе много лишнего, начинаешь все понимать не то превратно - не то, наоборот, правильно... Хотя, в любом случае, мизансцена получается впечатляющая... Давно у меня не возникало потребности в творчестве под влиянием чужого произведения: хотя ума не приложу, что тому виной - музыка, текст или ситуация в целом? С рисунком я явно не справлюсь... А стихи Чайковский, конечно, писал не лучше меня: но, в отличие от меня, он мог себе это позволить - у него музыка спасала положение...
PS. Кстати, истинная "оговорка по Фрейду": я почему-то стабильно воспроизвожу этот текст как "Я приговор СВОЙ жду"...
"Я быть всегда самим собой старался, каков я есть: а впрочем, вот мой паспорт!"
Мы странно встретились, и странно разойдемся: Улыбкой нежности роман окончен наш… - вспомнилось пару дней назад и с тех пор непрестанно крутится в голове. Ни с кем я, ясное дело, не «расходилась»: но все же к моему настроению удивительно подходит это ощущение неумолимого приближения чего-то, чего так боишься, что почти ждешь. Не то светлая лирическая грусть по уже почти безвозвратно прошедшему, не то тихая радость предвкушения развязки. Наверно, еще одной мечте не суждено сбыться: только пока не знаю, какой.
А еще, на руки, у которых нет проблем с Чайковским, «хочется просто посмотреть»: дались ему эти аккорды больше октавы, честное слово!
@музыка:
к чертям Шаляпина - Рейзен
@настроение:
... и если памятью к прошедшему вернёмся,/ То скажем: "Это был мираж".
"Я быть всегда самим собой старался, каков я есть: а впрочем, вот мой паспорт!"
В вечерних ресторанах, В парижских балаганах, В дешевом электрическом раю...
Чисто чтобы доказать самой себе, что, после стольких постов в стиле "я и оно", способность композиционно организовывать свои мысли не потеряна Опера на открытом воздухе? В микрофон? – Нелепость. Фестивальная опера? – Всеобщее заблуждение! Фестивальная «Богема» - бессмыслица!!! Но: начальник сказал, значит – надо, и, на удивление, могло бы получиться, если бы спектакль не пытался так настойчиво для удобства спиливания влезть на сук, который собирается пилить. Конечно, для «Богемы» гигантская, да еще и открытая сценическая площадка смерти подобна. Художник (я виртуозно ставлю на запись диск, на котором нет места для титров, так что не спрашивайте, кто именно) скорее остроумно, чем удачно, но все-таки находит формулу поддельной камерности, обращая сцену в огромный стол, по которому, среди разбросанных в беспорядке бумаг, открыток и некогда модных ручек с полуголой Мэрилин Монро (на которою подозрительно похожа Мюзета), разбредаются и крошечные фигурки героев. Камерность при этом рождается, надо заметить, не без помощи авторов телеверсии, которые рыцарски защищают кропотливое зонирование художника от наполеоновского размаха режиссеров (Ричард Джонс & Энтони Макдональд), с первых тактов (точнее, учитывая отсутствие увертюры, еще до оных) выгнавших на сцену не только всех без исключения действующих лиц, но и непрерывно (без антрактов) танцующую массовку, что, прямо противоположно желаемому результату, позволяет при случае создавать масштабные постановки на слишком маленькой сцене. Да и от игрушечных героев ждешь игрушечных страстей, к чему снова никак не располагает «Богема», под толстым слоем «оперных» наслоений все же основанная на сатирическом очерке, и, при всем благоприобретенном шаблонном мелодраматизме, побеждающая в конечном счете своей кристальной искренностью. И здесь постановка снова идет против себя, привнося в слезливо-игрушечный мирок кричаще жизненные и потому глубоко противные чисто-возвышенному оперному сюжету краски, вроде Рудольфа, оторванного глубоким декольте Мюзетты от забытой на Монмартре Мими, Марселя, притащившего в качестве лекарства от чахотки аспирин (извиняет его только то, что из зала, конечно, не видно, что это аспирин), Коллина, не преминувшего на вырученные от продажи плаща деньги прикупить очередную порцию книг, ну и, в качестве кульминации, коллективного разрисовывания стен мансарды неприличными картинками (причем у художника получается хуже всего). А здесь вступают резким диссонансом законы шоу-бизнеса. Оперный фестиваль, по необъяснимым причинам, предполагает сборный интернациональный состав. «Богема», дабы не скатиться в пошлый «розовый соплизм», требует высочайшего именно актерского мастерства, а в силу профессиональной специфики, оперный артист может «думать о душе» только тогда, когда не только партия, но и мизансценировка выбиты у него на подкорке на века, что достигается только посредством упорной работы на репетициях, которых в фестивальной практике зачастую не бывает вообще (ибо «репетиция» и «прогон» не есть одно и то же). Плюс, особенность «Богемы» еще и в том, что с музыкальной точки зрения она требует виртуозов, а с сюжетной – дебютантов: страшно представить стокилограммовую примадонну в роли Мими, но до партии Мими прежде, чем утратить юношеское изящество и хрупкость, вырастают, мягко говоря, немногие. Добавьте сюда чужой для всех без исключения исполнителей язык и чью-то «гениальную» идею поставить ансамбли через хореографию, и мы получим то, что получим: гротескное сочетание холодно качественного вокала и неотрефлексированной, и потому почти пантомимически броской внешней выразительности. Впрочем, при всей его экзаменационной выверенности, даже о вокале нельзя сказать, что он совершенен. Что Мими, что Мюзетта (Алексия Вулгариду, Элена де ла Мерсед) в смысле голоса, как к стати, и в смысле типажа, не разочаровывают – но и не очаровывают. И Рудольф-Виллазон, тогда (в силу древности записи) еще только восходящий на оперном небосклоне, и потому еще не напоминающий ходячую рекламу глазных капель и антирекламу кофеиновой зависимости в одном лице, но уже даже самому себе смешной своей утрированной пластикой и мимикой, становится главной, чтобы не сказать единственной, ударной силой постановки: при минимальной (по причине куцей партии Марселя) поддержке со стороны пока еще не выражающего на лице следы хронического недосыпа, компенсируемого хронической обжираловкой, Тезье, из которого потом вырос очень неплохой актер; в результате чего, по мере возможности (а роль Марселя таковыми изобилует) просто постоять и послушать партнеров, у него на лице вдруг явственно начинает отображаться «работа мысли»; что, в контексте общей механической статуарности, крайне смешно. Ну, ввиду почти постоянного непосредственного участия означенных товарищей в происходящем, молодость даже победила: но с минимальным преимуществом…
"Я быть всегда самим собой старался, каков я есть: а впрочем, вот мой паспорт!"
«… наступая на эти грабли не в первый раз, и даже не в пятый, можно, наверно, уже понять, что, если за день до спектакля с сайта театра по необъяснимым причинам убирают состав, а в день спектакля в 6 вечера ты находишься в получасе езды от Москвы, ходить на этот спектакль не надо!» Я, 15.11.2007.
А если состав убирают, успев предварительно сообщить, что исполнитель, ради которого ты туда, собственно, идешь, отпелся вчера и не факт что вместо своего «alter-ego», на второй сцене «Золотая маска», ситуация дома колеблется между гостями и свободной хатой, а завтра на работу, к которой не мешало бы подготовиться, - ходить туда ТЕМ БОЛЕЕ НЕ НАДО!!!
"Я быть всегда самим собой старался, каков я есть: а впрочем, вот мой паспорт!"
но, по-моему, это не идейный центр спектакля, а редкостная чушь:
Красный шар сверкающего солнца И красный зов, и красный хмель гвоздик, И красный пламень, кровь арагонца, Красный плащ в руке, чтоб стал свирепей бык. Хорошо быка кончить шпагой И хорошо схватить судьбу за рог, И если враг горит отвагой, То отбить клинком отрадно вражеский клинок. Но не плох ведь и звон стакана, Лей вино нам – золотую кровь. Рады мы, что песнь поет гитана, И лукаво манит бровь любовь.
Жизни кипящей сладок дар, Сладок любви удар, Всех живущих ярый жжет пожар, Битвы радостный пожар, Так насмерть бей удар, Любви удар, Кипящий жизни дар. Жизни кипящей сладок дар, Сладок любви смертельный удар, Всех живущих ярый жжет любви пожар, Так насмерть бей удар. (П. Липскеров, 1924г. – мог бы и поосторожнее с красным цветом)
Исполняется на мелодию догадались чего? Или тоже не мне одной кажется, что без пол-литра сразу и не сообразишь?
читать дальшеГде сказано, что оперу нельзя переводить? Дайте мне, я подпишусь!
Каждый раз, когда я вижу, во что выливаются плоды угроз приблизиться к литературному первоисточнику, ко мне возвращается ощущение, что «Кармен» Мериме читала я одна. А все остальные (в смысле, авторы подобных вот опусов) просто держат в голове поправку на «прекраснейшего в мире тореадора Эскамильо, прекраснейшим образом задрапированного в канонический плащ», свято веря, что во всем остальном сюжеты новеллы и оперного либретто совпадают… Потому что в противном случае, даже не вдаваясь в подробности, я не представляю, каким образом Лукаса (от которого у Бизе и впрямь только и осталось что мокрое место на арене в середине второго куплета – но и у Мереме было немногим больше), можно было счесть, во-первых, воплощением благородной мужественности, а во-вторых матадором (да еще и в противовес «тореадору») – ибо то, что он ПИКАДОР в тексте написано французским языком, равно как и то, что он на лошади: а в конной корриде матадор так не называется…
Сверх того, Эскамильо без всякой «редакторской правки» берет как раз плакатным мужеством (ну и оперной живописностью). Разве что Эскамильо по сути своей не испанский тореадор; Эскамильо – французский рыцарь: с героической галантностью, прописным бесстрашием и оторванным от реальности великодушием. Если честно, единственного тореадора, в которого я «верю», я встречала у тоже француза Теофиля Готье («Милетона»), но даже с испанцем «вообще» никак не вяжется эта ритмичная повторяемость, отстраненная самоуверенность и изысканная фамильярность. Посмотрела бы я ту постановку, где Эскамильо – боксер. С его мировоззрением бить себе подобных ему подошло бы больше…
А хуже всего то, что на 8 неудачной попытке соотнести это с музыкой я начала проникаться…
P.S. Если вдруг кому интересно, оригинальный французский текстVotre toast, je peux vous le rendre, Señors, señors car avec les soldats Oui, les Toreros, peuvent s'entendre ; Pour plaisirs, pour plaisirs, Ils ont les combats ! Le cirque est plein, c'est jour de fête ! Le cirque est plein du haut en bas ; Les spectateurs, perdant la tête, Les spectateurs s'interpellent à grand fracas ! Apostrophes, cris et tapage Pousses jusques à la fureur! Car c'est la fête du courage! C'est la fête des gens de coeur Allons ! en garde ! Allons ! Allons ! ah !
Toréador, en garde ! Toréador, Toréador ! Et songe bien, oui, songe en combattant Qu'un œil noir te regarde, Et que l'amour t'attend, Toréador, L'amour t'attend !
Tout d'un coup, on fait silence... Ah ! que se passe-t-il ? Plus de cris, c'est l'instant ! Plus de cris, c'est l'instant ! le taureau s'élance En bondissant hors du Toril ! Il s'élance ! Il entre, Il frappe ! un cheval roule, Entraînant un Picador, Ah ! bravo! Toro ! Hurle la foule ! Le taureau va, il vient, il vient et frappe encore ! En secouant ses banderilles, Plein de fureur, il court ! Le cirque est plein de sang! On se sauve, on franchit les grilles ! C'est ton tour maintenant ! allons ! En garde ! allons ! allons ! Ah !
Toréador, en garde ! Toréador, Toréador ! Et songe bien, oui, songe en combattant Qu'un œil noir te regarde, Et que l'amour t'attend, Toréador, L'amour t'attend !
"Я быть всегда самим собой старался, каков я есть: а впрочем, вот мой паспорт!"
Главная трудность писания о том, о чем уже ОООООт столько написано, даже не в том, чтобы все же написать что-то свое: но в том, чтобы сначала все это прочитать. читать дальшеТолько о работе Немировича и только в музыкальном театре один только Марков написал что-то около 1000 страниц… Особенно огорчительно в свете того, что понаписал он вовсе не то, что надо (если я когда-нибудь, в процессе писания о театральной кухне, начну сползать в общефилософские материи – побейте меня); вдвойне огорчительно – сам Немирович не написал практически ничего. В Немировиче-драматурге было больше режиссера, чем писателя; в Немировиче-режиссере, кажется, было больше организатора, чем постановщика… И все же Немирович работал, как одержимый: предоставляя верному Маркову все это описывать. Марков, конечно, самый информативный автор во всем отечественном театроведении, но все-таки непререкаем авторитет только самого художника; на анализе Маркова (при всей его, в свою очередь, авторитетности как специалиста) все-таки лежит слишком явная печать возможно даже искреннего стремления воспринять революционное мировоззрение и уж наверно искренней непререкаемой влюбленности в Немировича (да я сама в него влюблена; а потом, ну какой еще худрук дал бы завлиту «порулить»???)… Но даже Марков, наблюдавший «из самого сердца», описывает работу Немировича «по внешней канве», как человек, так и не понявший, КАК это сделано… А что делать мне???
Просится в память и на язык затертый парадокс о нетожденственности человека и художника… Наколько, на первый взгляд, туманен Станиславский, и насколько (в хорошем смысле слова) прост Немирович... Станиславского человек занимает ровно настолько, насколько тот вклинился в его собственное существование; Немирович подмечает жест, мимику, манеру держать себя, характерные словечки… Станиславский говорит о душевных муках, сопровождающих новое начинание, а Немирович разворачивает эпопею поиска финансирования. Станиславский не знал, что его собственная дача находится в сосновой роще, а Немирович помнил, что на этой самой даче (не его, Станиславского!!!) в августе какая-то неизвестная ему птичка «всегда точно кличет кого-то своим очень скромным зовом в две нотки усеченной кварты сверху вниз». Станиславский все совершенствует виртуозную систему, а Немирович предпочитает примерять самые общие наброски к каждому конкретному случаю; Станиславский судорожно ищет верный тон роли, а Немирович заявляет, что, если говорить побыстрее, все получится – и оказывается прав… Насколько понятен последовательный анализ Немировича, и насколько иррациональна «интуитивность» Станиславского… И все-таки это Станиславский упирает на внешнюю выразительность, тогда как Немирович копается в «подводных течениях». И все-таки это Станиславский – бытописатель, которого порой заносит в этнографизм на грани натурализма, а программный реализм Немировича, да простит он мне это столь тщательно избегаемое применительно к его творчеству слово, - условен. У Станиславского быт рождает атмосферу, а у Немировича атмосфера рождает быт… И все-таки о репетиционной практике Станиславского не написал только ленивый: и, при всей порой анекдотической запутанности «системы», через возлюбленную Вертера Шарлотту, покупающую игрушки своим братьям в московском Детском мире, через Фигаро, который носится с поручениями между Арбатом и Кузнецким мостом, через города Индокитая, которые не помешало бы вспомнить Татьяне Лариной, - в данном конкретном случае все и впрямь становится понятно. Может быть, более последовательное решение Немировича не требовало столь ярких примеров: но поэтому о его репетициях не пишут – цитируют его речи “before we start”… Вот только мне-то что делать? Вся надежда на актеров: что хоть они что-нибудь писали, и что кто-то позаботился это издать. Что маловероятно, учитывая, что звезд эпохального масштаба ни одна из студий не выродила. Что, учитывая установку на ансамбль, логично, но на самом же МХТе почему-то не сказалось: или это просто нас заставили всех ведущих актеров Художественного театра наизусть выучить?.. Эх, чует мое сердце, не минет меня перспектива тащиться в архив театра… Впрочем, если писать о Фельзенштайне, то там (не в архиве, ессесно, в театре) еще есть нынеживущий Осипов, с которым 100% пообщаться надо… Ух, если бы вы знали, как я их боюсь!..
"Я быть всегда самим собой старался, каков я есть: а впрочем, вот мой паспорт!"
«Бессознательность творчества, о которой любят говорить актеры, не очень меня восхищает. Говорят: актер в пылу вдохновения так вошел в роль, что, выхватив кинжал, ранил им своего партнера. По моему мнению, за такую бессознательность творчества следует отвести в участок. Когда даешь на сцене пощечину, надо, конечно, чтобы публика ахнула, но партнеру не должно было больно. А если в самом деле шибко ударить, партнер упадет, и дирекции придется на четверть часа опустить занавес. Выслать распорядителя и извиниться: - Простите, господа. Мы вынуждены прекратить спектакль - актер вошел в роль».
Ф.И. Шаляпин
Редкий случай, когда тому, что великие думали с тобой в унисон, можно радоваться без привкуса горечи за бесцельно потраченное время
"Я быть всегда самим собой старался, каков я есть: а впрочем, вот мой паспорт!"
Все-таки никто не умеет снимать пустенькие в сущности костюмные фильмы так, как это делают итальянцы. Дожила: смотрела "Даму с камелиями" (Л. Гаспарини) мало сказать с удовольствием - почти завороженно. Хотя до сих пор удивляюсь, как, даже с привлечением тяжелой артиллерии социально-политической интриги, удалось растянуть этот... эгм... сюжет на 3 часа.
Неизменно умиляюсь, когда герои в т.ч. Верди ходят в оперу слушать Верди)))).
"Я быть всегда самим собой старался, каков я есть: а впрочем, вот мой паспорт!"
"Лес", реж. В.Мотыль Драматический театр в последнее время преподносит мне одно разочарование за другим! Что, прикажете мне навек погрязнуть в нетекстовых жанрах? Уж во всяком случае, советские экранизации русской классики (по крайней мере, в смысле драматургии) я смотреть не буду больше никогда! Ставить Чехова через Горького в корне неверно, но, по крайней мере, понятно… Но ставить через Горького Островского!.. Это выше моего понимания и выше моих сил: Чехова не жалко, но «Лес», мой любимый «Лес», мой герой Несчастливцев!!! Несчастливцев - актер-трагик: знаете ли вы, доблестные советские интерпретаторы, что такое трагик XIX века? Это в первую очередь рост под лампочку, косая сажень в плечах и голос, от которого дрожат стены; какая уж там, к черту, «тонкая душевная организация»! Именно перед таким великаном с бешеным темпераментом трепещет Аркашка Счастливцев. В «трагизме» Несчастливцева как раз и заключен комизм этого образа: его надрывные монологи громоподобным басом не наиграны – но и не искренни: это та самая пресловутая маска, которая срослась с лицом, наглухо вдолбленные в физическую память «внешние действия»; и невполне ему принадлежат его мелкое высокомерие и благородные порывы: и то и другое в нем воспитало «высокое искусство», которому он служит; Несчастливцев, да, бродяга и пьяница, живет в реальном мире по законам мира театра, где он король: в этом его очарование и в этом его нелепость. И поэтому Несчастливцев никогда не станет вести себя как бродяга и пьяница: он посыплет голову пеплом, оплакивая свою загубленную юность, – но не будет лить пьяных слез; он, швырнув первую и последнюю в своей жизни тысячу, не одуреет от радости при виде втоптанного в грязь рубля; уличая Счастливцева в отсутствии паспорта, он пригнет его к земле интонацией, а не вопросом; он позовет Аксюшу в театр как в храм – а не на панель!.. Нежно люблю Плотникова в «Собачьем сердце», но, даже если забыть о его чахоточной хилости, «трагик» не означает «истерик», к тому же основательно набравшийся к середине фильма и окончательно раздавленный к концу. А катающаяся по земле Аксюша, которую норовит изнасиловать прям в кадре (ни в жизнь не поверю, что Островский вообще об этом думал!!!) не только Буланов, но милый сердцу Петя? А сам Петя – ходячий склад тестостерона? Брррр!..
"Я быть всегда самим собой старался, каков я есть: а впрочем, вот мой паспорт!"
Как же это мерзко, когда человек, сменив (добровольно!) место жительства и работу, начинает говорить о стране и прежней альма-матер гадости: причем через центральную прессу, причем на 20% неправду, а еще на 30% - сильно преувеличивая...
"Я быть всегда самим собой старался, каков я есть: а впрочем, вот мой паспорт!"
"Цианистый калий: с молоком или без?"Звучит некорректно и жестоко, но старые актеры – зрелище удручающее. Особенно в пьесе для старых актеров. Особенно если пьеса изначально таковой не была. Особенно если пьеса и сама по себе неблестящая. Особенно если это выясняется только под конец. Особенно если спектаклю 15 лет.
Три поколения увядших барышень, наследственное (sic!) бесплодие, двоюродный брат с чужой женой и ее мужем в чемодане, притворяющийся умирающим дряхлый дедушка, ставший местной достопримечательностью фальшивый маньяк, программно тупой следователь, большие деньги и огромный мешок с ядом: неплохой сюжет – но для завязки многовато. Сюжет, если по Аристотелю, – это перипетии, т.е. смена действия к противоположному. Привести преступника в дом, где уже есть три преступника – это не завязка сюжета. Принципиальная расслабленность сюжетной линии в театре абсурда предполагала бы финальное многоточие незыблемости этого самого абсурда. Традиционный фарс (тем более если речь об испанской традиции с ее принципом «лопнувшей пружины») требует при таком раскладе запредельно феерической развязки. Плюс, театр все же по природе анти-реален, театральная правда творится для зрителя: особенно когда единственный конфликт в пьесе – с театральной традицией и жизненной логикой. Когда на сцене героям начинают обстоятельно объяснять то, что публика поняла полтора часа назад, у зрителя возникает ощущение дежа-вю. Зритель не хочет знать, что уже было на его глазах, зритель хочет знать, что было дальше. Когда дальше – до обидного логичный финал, зритель разочарован. Ну и, как всегда, русских актеров при виде монолога резко пробивает на психологизм образа: без всякой оглядки на то, что комедия в принципе условный жанр, а криминальный фарс и вовсе странно было бы подвергать морально-этической оценке. Как будто тебе предлагают ПОНЯТЬ обитателей сумасшедшего дома…
Удивляет только, на чем эта штука держится в репертуаре.
"Я быть всегда самим собой старался, каков я есть: а впрочем, вот мой паспорт!"
Спасибо Анете, метроном есть. Жаль, чувство ритма никто не подарит. Прихожу в ужас от того, насколько все плохо: перестала удивляться, почему меня выгнали из музыкальной школы. Удивляюсь только, почему мне никто никогда этого не говорил.
Метроном должен отсчитывать четвертные ноты: а у меня - 16-е...